Мы никогда не были вместе. И никогда не могли бы быть. Из-за твоей натуральности до мозга костей, со всеми въевшимися совковыми загонами про женитьбу, будущее и продолжение рода. Из-за моих потертых от времени шкафов, забитых под завязку скелетами и еще свежаками. Увидев лишь меньшую их долю, ты нервно смеялся и шептал, что я странный и наглухо неадекватный. Все, что могло между нами быть под изменчивые настроения московской осени- это грязно, горячо и остро до дрожи в коленях где-нибудь в самых захламленных подсобках, самых забитых до не вдохнуть автобусах или самых закуренных туалетах. Когда ты расскажешь одну из десятков случайных историй, где ты по фану спал с другом в неожиданно удобной 69, упирал в шуточной потной борьбе пацана в пах или оттягивал какому-то чуваку щеку, как шлюшке, чтобы он не кидался на тебя с кулаками в попытке подъебать вновь. Или же после очередного приступа блядской привычки сосать и грызть чупа-чупс с косыми взглядами на мои сигареты и насмешками – жрать сладкое лучше, чем курить, и я посмотрю, как через десять лет ты будешь выхаркивать свои легкие. А может, когда смартфон мигнет, и в этот раз я увижу как всегда быструю смазанную фотку твоих жилистых худых ног в ванной с припиской «грязевые ванны в ржавчине, обожаю, когда, наконец, включают горячую воду». Мой хер в штанах на все твои прикрытые невинным смехом выходки дыбится так же мощно, как тянет проблеваться от всей твоей фальши, набившейся в мой организм отравляющими обрывками фраз, сладких улыбок и высокоуровневых изобретательных отмаз.
Но я глотаю взахлеб тебя полностью без разбора на ядовитое из уст и дурмана от пальцев, скользящих по грифу так, что кончить можно без рук то ли от музыки, толкающей изнутри грудную клетку, то ли от вздувшихся на кистях пульсирующих вен. Коплю в смертельной концентрации, пока на моих пальцах не окажется разящий металлом кастет, а за твоей щекой апельсиновый. И вечер, что выманил тебя притворно теплой погодой, бьет в поддых ледяным воздухом, подготавливая для меня, избавляя от вечной самовлюбленной правильности. Следом вступаю я, выбивая возмущенно удивленный крик из припухших губ, когда железка бескомпромиссно впечатывается в очертания леденца, раздрабливая его на куски вместе с зубами, выдирая корни, разрывая тугие нервы из сведенных дикой болью челюстей. Я отбрасываю в сторону окровавленный кастет, желая собственной кожей, кулаком ощутить пронзающий и содрогающий ток от удара по вылепленной идеально скуле, гладко выбритой щеке, кровящим губам. Так же сильно как ты ненавидишь шрамы и следы на теле, я врываюсь кусающим животным поцелуем. Втягиваю коктейль из осколков твоих зубов и крови, приправленной цитрусовыми обломками. Выпиваю твой раздражающий скулеж, от которого мои костяшки лишь крепче врезаются под твои ребра и между ними, лишая вдохов и возможности оправдать меня. Каждый удар и плевок твоей кровью и шматками мяса из твоего рта сводит мышцы свинцом от предвкушения. От того, как до дергающихся желваков ты будешь ненавидеть меня, избегать моего имени, проглатывать его в речах и мечтать увидеть меня вновь лишь с двусторонне наточенным ножом и во сне.
Пальцы грубо врезаются в напряженную вытянувшеюся шею, и волной облегчения по мышцам твой испуганный взгляд и слетающее невнятное с изодранных губ «никогда не прощу».
Но я глотаю взахлеб тебя полностью без разбора на ядовитое из уст и дурмана от пальцев, скользящих по грифу так, что кончить можно без рук то ли от музыки, толкающей изнутри грудную клетку, то ли от вздувшихся на кистях пульсирующих вен. Коплю в смертельной концентрации, пока на моих пальцах не окажется разящий металлом кастет, а за твоей щекой апельсиновый. И вечер, что выманил тебя притворно теплой погодой, бьет в поддых ледяным воздухом, подготавливая для меня, избавляя от вечной самовлюбленной правильности. Следом вступаю я, выбивая возмущенно удивленный крик из припухших губ, когда железка бескомпромиссно впечатывается в очертания леденца, раздрабливая его на куски вместе с зубами, выдирая корни, разрывая тугие нервы из сведенных дикой болью челюстей. Я отбрасываю в сторону окровавленный кастет, желая собственной кожей, кулаком ощутить пронзающий и содрогающий ток от удара по вылепленной идеально скуле, гладко выбритой щеке, кровящим губам. Так же сильно как ты ненавидишь шрамы и следы на теле, я врываюсь кусающим животным поцелуем. Втягиваю коктейль из осколков твоих зубов и крови, приправленной цитрусовыми обломками. Выпиваю твой раздражающий скулеж, от которого мои костяшки лишь крепче врезаются под твои ребра и между ними, лишая вдохов и возможности оправдать меня. Каждый удар и плевок твоей кровью и шматками мяса из твоего рта сводит мышцы свинцом от предвкушения. От того, как до дергающихся желваков ты будешь ненавидеть меня, избегать моего имени, проглатывать его в речах и мечтать увидеть меня вновь лишь с двусторонне наточенным ножом и во сне.
Пальцы грубо врезаются в напряженную вытянувшеюся шею, и волной облегчения по мышцам твой испуганный взгляд и слетающее невнятное с изодранных губ «никогда не прощу».