Неровные куски челки, наконец, открывают глаза, и я смотрю на мир не сквозь рябь, будто на старой кинопленке времен детства наших родителей. Еще утром ножницы в моих руках уже привычно срезали лишние куски жестких волос, пока я жевал в зубах фильтр дешевой сигареты и думал о том, как не люблю местные парикмахерские на центральной улице. Они всегда пытаются сделать слишком красиво, а я слишком нелепо и неправильно смотрюсь с модными укладками, дорогими шмотками, ролексом и благоухающими шарфами через шею.
Пальцы пролистывают ласкающе потемневший блокнот под тусклым светом барной стойки, но я лишь мельком просматриваю наезжающие друг на друга неровные записи. Я не люблю спешку, лишь размеренно из ночи в ночь, вдыхать кокс, единственная дорогая вещь, что прижилась у меня, и пересматривать на повторе любимые кадры из твоей жизни. Чтобы сложить в длинные путаные стихи, порой теряющие ритм, но никогда не упускающие из вида тебя, твои привычки и особо важные незаметные детали. Я пишу за тебя твои мемуары в съемной захламленной комнате в центре, я записываю сценарий твоей жизни, и в отличие от тебя смогу вспомнить, с кем в прошлую пятницу ты выходил из библиотеки с расширенными зрачками и такими завораживающими разговорами об искусстве. Любимое кино про тебя заменило мою жизнь много дождливых зим назад, и я преследую тебя по всем твоим прогулкам по Монмартру, где каждый художник пусть даже в тайне, но хоть раз вскидывал кисть, чтобы изобразить твои угловатые идеальные черты, по ночным площадям, где золотые детки делят с тобой вино и мысли о новой короткометражке, как не парадоксально затянутой и слишком поверхностной. И, конечно, лестничные пролеты у Сорбонны, где все внимание приковано то ли к твоим торчащим из дырок на джинсах коленям, то ли французским песням под гитару с твоим картавым «р».
«Спокойная невозмутимая улыбка и жилистые пальцы, подцепляющие и застегивающие ширинку. Англичанин с бородкой за тобой, ему жарко, а тебе свободно и весело. Кажется, ты стал только бодрее» - быстрые новые строчки в пожелтевший от пролитого апельсинового сока листок, и я не замечаю, как ты оказываешься рядом со мной. Пропускаю, как ты оказываешься за барной стойкой, заказываешь дорогое и терпкое вино и разворачиваешься ко мне. Меня затягивает в многосерийное кино с неизвестной даже для режиссера концовкой, и ты втягиваешь меня чужого, зрителя в свой свободный, пахнущий дождем и бунтарством мир. Улыбаешься и просто без всяких вступлений начинаешь рассказывать все, что ты думаешь о легендах прошлого, когда Орфей предал любопытством Эвредику, и городах будущего, где рухнут все небоскребы, погребая под своими обломками зацикленных дней всех, кто не смог найти выход из ловушки вселенной- бесконечного размножения и жажды денег. А я впервые закрываю блокнот, смотря на тебя и не понимая, как истории вяжутся одна за другой. Подгоняемые ударившим ливнем в окна в пол, нарастающим градусом и хриплыми песнями еще подростков с вечными проблемами, страхами и изменами родителям, себе, друг другу. Мы ныряем на улицу под хлещущий окутывающий дождь, тушащий любые попытки прикурить или остановиться, тут же пресекая ледяной пощечиной по лицу. И остается только бежать, спотыкаясь о бордюры, путаясь в мокрых джинсах до невысокого дома, где твоя квартира на последнем этаже часто пустует с таким непривязанным даже к самому себе хозяином. Деревянный пол мансарды исхожен влажными следами наших ног, мои запасы кокса на вечер выпотрошены и втянуты в наши подрагивающие от пробравшего холода тела под тянущуюся единой мелодией из колонок музыку, где что-то la distance и les amours passagères. И ты, стягивая джинсы насквозь, падаешь на пол, раскидывая в стороны руки, смеясь и рассказывая историю о глупой влюбленной шлюхе, а я думаю, что видел ее где-то в старом черно-белом кино. Удивляешься, когда я заканчиваю ее за тебя, путаясь, что видел про тебя, а что на старом пузатом экране своего телевизора. Стаскиваю прилипшие шмотки, толкаю окна вверх к ночному до неприличия звездному небу, и роняю себя в другую сторону, соприкасаясь лишь скулами. Чтобы сунуть в твои нереальные губы зажженную полувыкуренную мной сигарету, на которой еще остался мой привкус вечно искусанных губ. Вытянуться по холодящему полу, глубоко и неспешно лениво целуясь на перерывах между вдохами едкого дыма и моими строчками о тебе, что я помню навсегда, попадая непременно в строчки то о скоротечной и жаркой любви, то о смертельных дозах наркотиков, секса, музыки. Вино из бутылки в моих руках льется поверх поцелуя, стекая по подбородкам, шее и дергающемуся вычерченному кадыку, все же оказываясь жгуче и пощипывающе на языке и губах. И нам абсолютно плевать на открытую входную дверь, растерянную полбутылки крепкого, поломанные в карманах сигареты и охрипшие простуженные и прокуренные голоса в кожу друг друга, потому что мы молчим, но знаем – до развязки еще далеко.